Московский Комсомолец № 25232 от 12 декабря 2009 г., просмотров: 6224
Светлый человек, громадный артист. Всё, что мы можем сделать для него, — это помнить. Но самую тяжкую боль сейчас переживает семья Тихонова: его дочь, жена, маленькие внуки. Анна Тихонова вспоминает счастливые мгновения детства, когда папа был рядом, встречал на вокзале, обнимал. Было неповторимое ощущение теплоты, защищенности… Но сейчас Анна недоумевает: отчего же так мало коллег пришло проводить ее отца? Короткая память? Зависть? Она не находит ответа. — Аня, как Вячеслав Васильевич прожил последний год своей жизни?
— Последние два с половиной года мы с ним неотлучно жили на даче: муж, дети, мама и он. Но никакого внимания со стороны коллег не чувствовалось. Спрашивали из вежливости: “Ну как там Вячеслав Васильевич?” Этим все и ограничивалось. По праздникам, правда, как говорил папа, с визитами приезжали чиновники из Павловского Посада. Мэр бывший навещал его. Вот и все.
— Как Вячеслав Васильевич себя чувствовал в это время?
— Полтора года назад он сделал небольшую операцию и вроде чувствовал себя неплохо. Но я понимала, что он устал от такого положения, которое не меняется. У него не было желания куда-то выходить. Ему звонили журналисты для интервью или для каких-то своих дел, но он не соглашался ни под каким видом. Летом я заметила, что он стал очень долго спать. Сначала в 12 часов просыпался, потом в час, в два, а иногда даже полчетвертого. Это встревожило. Мы всячески пытались с ним поговорить, выяснить, что случилось. Но он смотрел молча телевизор и ничего не отвечал. Говорил: “Я потихоньку ухожу”. Было впечатление, что отец меня к этому готовил. Говорю ему: “Папа, зачем ты так? Мы же все вместе, и все вроде нормально”. В последний раз он опять напомнил о своем близком уходе месяца три назад. Я вновь старалась его подбодрить, напомнила, что его мама долгожитель — прожила до 93 лет. Когда началась осень, мы с мамой стали уговаривать его лечь в больницу. Раньше папа проверялся минимум раз в год. Но на этот раз ничего не помогало. Отказывался наотрез. Потом я стала пытаться вызвать врачей к нам на дачу. Это было непросто, ведь папа обслуживался по месту прописки, в Сивцевом Вражке, и нужно было специальное разрешение. Я написала письмо с просьбой, врачам это не очень нравилось: “Почему это мы должны ездить? Пусть он сам приезжает в поликлинику. Не ваш один папа такой заслуженный”. Наконец месяца полтора назад приехала “скорая”, врачи померили давление, сделали кардиограмму и уехали. Затем позвонили и сказали, будто что-то им не нравится, но что, точно не знают. Потом еще раз приехали, сказали, что нужно лечь в больницу. Папа опять отказался. Так было раза три. Ни в какую. Отец давал расписку и оставался дома. Говорил: “Мне 81 год, пожил, хватит”. Перестал пить таблетки. Врач это обнаружил. Мы нашли эти таблетки в дальнем углу его тумбочки, и тогда я два раза в день ему их давала. Он пил, чтобы меня успокоить. Но каждый раз смотрел так грустно: “Ну и зачем? Может, хватит. Для чего это нужно?”
— Когда ваш папа просыпался, какой у него был распорядок дня?
— Вставал днем, шел пить чай с сырниками и кашей. Потом шел покурить. И опять ложился. Летом мы его уговаривали: “Ну посиди на улице, походи”. Он, конечно, на крыльце сидел, но за ворота только раза два-три вышел за все лето. Они сидели вместе с мамой, но если прошлым летом он много всего вспоминал, то сейчас разговор не клеился, папа больше молчал. Подолгу смотрел на моих детей, просто впивался в них глазами, внимательно-внимательно изучал каждую черточку. Но к общению с внуками не стремился. Может, они ему казались слишком шустрыми. Еще у папы была отрада — котята. К нам приблудились две кошки, родили котят, топить их, конечно, жалко, и мы их всех поселили в собачьей будке. Когда они выросли, стали их раздавать. Осталось два котенка, мы их тоже отдать хотели, но папа ни в какую. Заперли котят на балконе, а он ходил вокруг дома: “Где котята?” Ему нравилось смотреть, как они резвятся.
— Он смотрел телевизор?
— Новости. А сериалы редко.
— А любимый футбол? Все же знали, что он страстный болельщик.
— В последнее время папа от этого отошел, как и от рыбалки. Я ему иногда говорила: “Папа, сегодня такой матч интересный”. — “Да? А я и не знал”. Вроде включал, но потом я иногда заглядывала, а он спит. Вечером смотрел беседы Познера.
— Раскрашенные “Семнадцать мгновений весны” ему действительно не понравились?
— Он плакал, сказал: “Это не тот фильм, в котором я снимался”. Испортили святое для него. Мне сказали, что скоро на канале “Россия” покажут “Мгновения…” Очень надеюсь, что это будет то самое настоящее черно-белое кино.
— А к сериалу “Исаев” как отнесся?
— Посмотрел только самое начало. Про Даниила Страхова сказал: “Да, вроде похож, молодец”. И на этом его просмотр закончился. Иногда старые фильмы смотрел.
— Если можешь, вспомни, пожалуйста, последние дни.
— Папе стало хуже, вызвали “скорую”. Но это было не сердце. Врачи приехали, сделали кардиограмму и даже сказали, что оно стало работать лучше. Я обрадовалась. Но все равно нужна была госпитализация. У папы уже не было сил сопротивляться. Но я не думала, что это так серьезно. Поехала вместе с папой на “скорой”. Он спал, а когда мы приехали в ЦКБ, проснулся и спросил: “Ты куда меня привезла?” Я надеялась, что его наконец подлечат, и о плохом старалась не думать. Были же у него и более тяжелые моменты, инфаркт.
— А врачи что говорили?
— Ничего: ни плохое, ни хорошее. Но меня удивило, что его сразу положили в реанимацию. Объясняли, что в выходные в палате лишь дежурные врачи, а в реанимации постоянный уход. На следующий день я позвонила: “Как Вячеслав Васильевич?” Мне сказали, что он в тяжелом состоянии. Я совсем этого не ожидала, не была к этому готова. За день до операции поехала к нему. Меня пустили. Когда увидела папу, стало страшно. Он был весь в проводах, спал. Я его разбудила, он с большим трудом открыл глаза, узнал меня, но речь его была уже не очень связной. Это были какие-то прощальные слова. Ехала от него, долго плакала, но все равно надеялась. А на следующее утро позвонили и сказали, что нужно наше разрешение на срочную операцию…
— Аня, из-за чего так затянулись панихида, похороны?
— Мы живем в такой стране, где все окончательно потеряли ориентацию и чувство долга. Вроде работают, но лишь для галочки, от и до. Когда человек в силе, на пике своей славы и популярности, он всем нужен. Его побаиваются, перед ним лебезят. А когда папа стал ушедшим от дел отшельником, то почти всем стало не до него. И завистников у него было полно, которым тем более на него наплевать. А друзья ушли… Папа умер в пятницу, потом у всей страны были выходные. Ну кому нужно омрачать себе жизнь мрачными мыслями? Мне звонили с Новодевичьего кладбища, чтобы я приехала выбирать место, а у меня еще и разрешения не было. Я звонила Кобзону, так и не дозвонилась. Звонила Никите Михалкову, но какой-то человек сказал, что он на процедурах. Так весь день в трясучке, в машине, с лекарствами. Наконец-то в понедельник в три часа дня среди всего этого безумия сказали, что есть разрешение на захоронение на Новодевичьем.
— Аня, говорили, что Вячеслав Васильевич завещал похоронить себя вместе с сыном на Кунцевском кладбище.
— Думаю, что это не так. Нам папа ничего такого не говорил.
— Аня, а почему все-таки на Новодевичьем?
— Здесь старые намоленные храмы. Да и находится оно рядом с квартирой на “Кропоткинской”, где жил папа. И со своей прошлой семьей он жил неподалеку от Новодевичьего, на Пироговке.
— Аня, тебе не показалось, что на панихиду людей пришло слишком мало?
— Да, показалось. Не знаю, почему это. Может, сыграло роль то, что всем задурили голову, когда именно она должна произойти. Есть пожилые люди, которым тяжело прийти. Меня больно резануло то, что не было многих его коллег. Тех, кто был, можно пересчитать по пальцам.
— Почему многие не пришли? Как можно было не отдать дань такому человеку?
— Я не понимаю этого. Выходит, про папу забыли. Он же не ходил на тусовки, не пил с ними водку, не снимался с ними в последние годы. И они подумали: если его нет в модных журналах и в рейтинговых передачах, то нет смысла идти к нему на похороны. На поминках вообще ресторан был полупустой, там присутствовали какие-то непонятные люди. В этом мире чужой успех не прощается.
